Вызревшее слово Владимира Скифа

Он почему-то любит число 17. В далеком победном 1945 году 17 февраля он родился. Его младшая дочка Сашенька тоже появилась на свет 17, только января. Его последняя книга, получившая высокую оценку читателя и поэтических соперников, – «Русский крест», выпущенная в одной из самых значимых стихотворных серий отечества «Золотой жираф», – в его творчестве 17-я по счету. Совсем недавно, 17 апреля, в областной филармонии с большим успехом прошел юбилейный вечер Владимира Петровича – 65-летие со дня рождения и 45-летие творческой деятельности. Зал был полон, аплодисменты не стихали. Особенно радует юбиляра, что, наряду со зрелой публикой, много было молодежи. Значит, прав был великий писатель земли русской Виктор Астафьев, когда говорил, что глубинная тяга наших земляков к подлинному искусству, к содержательной книге, к поэзии неистребима, невытравима, бессмертна, как сама русская душа.

Владимира Скифа в Иркутске и области знают даже люди, не особенно сведущие в стихах. Когда-то сыграли на его популярность пародии и эпиграммы, которые он одно время с блеском писал и читал  публично. Так и привыкли многие из нас воспринимать местного стихотворца не очень серьезно. А между тем, за 45 с гаком лет подвижнического служения магии Слова вырос и окреп рядом с нами поэт удивительной искренности и глубины, чуждый словесного наигрыша и формальных изысков. Вырос и встал в полный рост, как налившийся колос на неласковой сибирской ниве, исполненный отборного золотого зерна, в котором – сила и правда долгой и верной жизни в поэзии.

 А первые нетвердые шаги деревенского жеребенка его поэзии, которому еще ой как далеко было до легкокрылого Пегаса, спровоцировал другой безвестный пиит-односельчанин, такой же мальчишка, каким был тогда и Володя Смирнов. Как-то старший брат Виталий принес из школы учебник немецкого языка, где под каждой картинкой аккуратным школярским почерком было выведено нехитрое двустишие. Под портретом Льва Толстого, к примеру, такое: «Весь мир с восторгом говорит: Он написал «Войну и мир!» А под изображением монгольского завоевателя следующее: «Не ведал горя, ужас, ран Монгол жестокий Батый Хан». Эти непричесанные опыты дерзновенного ровесника, отважившегося рифмовать слова, привели Володю в изумление и трепет. «Кто это пишет так, как Пушкин?» - робея, спросил он у Виталика. И тот с нескрываемой гордостью ответил: «Это друг мой, Славка Панкин». Удивительные способности и амбиции Славки Панкина, его невероятные вызовы обыденности и прозе жизни волновали и будоражили всю деревенскую школу в поселке Лермонтово Куйтунского района. Как-то на школьный маскарад этот незаурядный мальчик пришел в костюме мушкетера, настолько мастерски выполненном, что все только ахнули.

- Были даже настоящие страусовые перья! – вспоминает Владимир Петрович. – Мы с ребятами глазам не поверили. Оказывается, перья были из газетной бумаги, которая была так мелко и легко настрижена и так искусно покрашена, что смотрелась, как живая. И все в том костюме было роскошно и убийственно: и широкополая шляпа, и плащ с крестом, и даже ботфорты (теперь уж и не берусь сказать, как они были сымитированы). Словом, Слава Панкин мне казался человеком совершенно неподражаемым. И я, мальчишка, втайне возмечтал: а почему бы и мне не попробовать себя в литературном творчестве?

Так, по примеру товарища брата, крестьянский сын Владимир Смирнов, отпрыск многодетной трудовой семьи, начал примеривать к своим широким крепким ладошкам непослушное, увертливое поэтическое перо. Своих первых проб он отчего-то не помнит. А вот стихи своего вдохновителя Славы хранит в памяти до сих пор. Очень жалеет, что этот одаренный человек рано ушел из жизни, так и не реализовавшись в литературе. Говорит, надежды подавал большие, рифмовал всегда неожиданно, смело, очень по-своему. В юношеские годы не раз давал Володе ценные советы и замечания о том, как роднить слова, сохраняя в них музыку и ограняя смысл.

В Сибири предки поэта поселились до войны. Родители отца приехали из-под Ленинграда, из села Огоньки. А родители мамы – из Белоруссии, из-под Витебска. Мамин отец Прокоп Демидович был там священником. Когда служителей культа начали сильно прижимать и над ними нависла угроза арестов и даже казней, Прокоп Демидович распродал все свое, довольно справное, хозяйство и, собрав детей, двинулся на вольные прибайкальские земли. Здесь пришлось обосновываться сызнова, раскорчевывать целинную землю в деревне Дорохон, обзаводиться скотом. Нелегко было. Зато здешние обитатели встретили радушно и заботливо.  Мама поэта Надежда Прокопьевна рассказывала, что в первые же дни по прибытии отец и мать отправили ее и старшего брата Гришу с корзинкой и ведром купить что-нибудь у местных крестьян. Дети вернулись нескоро, нагруженные снедью, насколько могли унести. Тут были  хлеб и яйца, всякая огородная мелочь и даже домашняя колбаса. Денег никто не принял у ребятишек категорически. Переселенцев сразу всем миром взяли под опеку: устраивали на ночлег, поили, кормили, помогали обустроиться, обрести новую родину. Для пятилетней Надюшки и семилетнего Гриши это были первые уроки той сибирской деревенской доброты, о которой Владимир Скиф потом напишет стихами. Служить, правда, Прокопу Демидовичу не пришлось и на новых угодьях, ветры воинствующего атеизма долетели и сюда. А так мечталось организовать приход, построить церковь. Вместо этого какое-то время дед вынужден был прятаться в лесу, а  когда гонения поутихли, расстрига поневоле с досады загулял и ходил по деревням, играя на скрипке, на что был мастер. Еще дед был хорошим гончаром, тем потом и кормился, помимо крестьянского труда.

Владимир Смирнов родился четвертым в большой семье, в феврале 1945 года. Отец воевал, был пулеметчиком-автоматчиком, приезжал на побывку. Когда вернулся с фронта, в семье появилось еще трое ребятишек. А в 1949 году за острый язык и критику режима глава семейства получил пятнадцать лет лагерей, мать осталась дома одна с оравой в семь ртов. Было очень трудно. После смерти Сталина отца амнистировали – и в 1954 он вернулся, а в 1955 родилась последняя дочка, восьмая. Птенцы большого смирновского гнезда – три брата и пять сестер росли дружными, сызмальства привычными к любой деревенской работе. Отец Петр Алексеевич работал пекарем, да каким! Кормил хлебом три села: Лермонтовское, Станицу и 5-ое отделение Иркутского зерносовхоза. До сих пор, говорит Владимир Петрович, в Куйтунском районе старожилы помнят знатный хлеб, выпеченный его родителем. Труд это был не из легких. Талантливый пекарь все делал вручную: замешивал тесто, сажал в печь поднявшиеся буханки. Сыновья помогали наколоть дров, дочки смазывали противни, по мере сил участвуя в грандиозном чуде рождения хлеба.

Однажды «отравленный» примером Славы Панкина, Володя Смирнов был обречен всю жизнь постигать и совершенствовать таинство «выпекания» стихов на огне души. Но, в свои четырнадцать он еще не знал этого и, став студентом Тулунского педучилища после Лермонотовской семилетки, продолжал писать втайне, пряча ото всех свои неумелые эксперименты. Хотя, как выяснилось, это было секретом Полишинеля.

- Хорошее, светлое это было время, - вспоминает поэт. – Тогда начал ходить первый поездок Тулун-Зима, мы его прозвали «Спутником», отдавая дань космическим победам страны. Мы с ребятами любили на нем ездить просто прогулки ради, соберемся гурьбой – и едем, всю дорогу песни поем. Душевные чистые песни. Девушки наши пели очень хорошо, в училище вокальный кружок работал. А я им аккомпанировал на мандолине, как Пьеро. Ни о какой выпивке никто и не думал. Так светло жили. А какие преподаватели с нами работали! Удивительные люди! Музыку нам прививала Вера Николаевна Прошина – мама ныне Заслуженного артиста России Николая Прошина. Мы с ним с тех пор – приятели, мальчишками даже влюблены были в одну девочку – Веру Гусеву. До сих пор зовем друг друга не иначе, как «братка». Директор училища Абрам Аронович Сорин относился к нам, как к собственным детям. Это была настоящая учительская любовь. Подумать только! Много лет спустя на встрече выпускников он подарил мне мной сочиненную сказку в стиле Ершова. Я про нее и забыл уже, а он хранил, с нежностью и заботой! Рисование нам преподавал фронтовой разведчик Сергей Георгиевич Жигалин. Тоже через много лет вручил мне мой первый студенческий рисунок и поделку из глины – Емелю со щукой.

Природные художественные способности, кстати, в годы взросления в училище неплохо подкармливали Владимира Петровича. Стипендия была всего 15 рублей, из дома помогали, в основном, «натурой». Ребята не зазорным считали подработать. Разгружали вагоны для гидролизного завода. А еще Володя Смирнов  с приятелем Витей Фильшиным наловчились мастерить плакаты для разных предприятий. Писали на кумаче смесью молока, зубной пасты и канцелярского клея, получалось ядрено – не отскребешь! Такие лозунги потом годами не смывались никакой слякотью. Эти приработки позволяли не только пополнять рацион. Земляки в Лермонтове поразились, когда Владимир приехал на каникулы настоящим щеголем: в «москвичке» (модное такое пальто с шалевым цигейковым воротником) и папахе пирожком. Мать всплеснула руками: «Сынок, ты прямо как из столицы!»

- Там же, в училище, случилась и моя первая публикация, - рассказывает поэт. – Однажды вызывают меня к директору. Я – в замешательстве. Что, думаю, натворил, за что распекать будут? Захожу к Абраму Ароновичу ни жив ни мертв. А он подзывает меня к столу, показывает тулунскую городскую газету и спрашивает: «Это ты написал?». Смотрю, а там мое стихотворение «Мечта сбылась!» - о полете Гагарина в космос. Как мы тогда ликовали всем миром, как кричали «Ура!» на улицах Тулуна, когда пришло сообщение о подвиге нашего космонавта! У меня это, конечно, не могло не вылиться в стих. Кто-то из ребят в общежитии без моего ведома отнес его в газету, а редактор Иван Васильевич Фетисов напечатал. И подпись стояла: Владимир Смирнов, ученик Тулунского педучилища. Абрам Аронович искренне обрадовался за меня, поздравил от души, подарил мне газету. Когда я взял ее в руки, помню, она мелко дрожала. Это был один из самых волнующих моментов моей жизни!

Так, благодаря бескрайней всенародной радости, благодаря поддержке товарищей и поощрению старших земляков Будущий Владимир Скиф сделал свой первый, еще не уверенный, шаг к читателю. Первый шаг на долгом тернистом пути, чтобы узкими нехожеными тропами выйти к собственному поэтическому ключу, обрести свой собственный голос и нерв, свою заветную лиру.

(Продолжение следует)

Марина РЫБАК

Фото Марка РЫБАКА