Эти нежные розы в ее руках

Для меня и по сей день остается загадкой, откуда Она приносит эти цветы, ведь нигде в округе я не видела обильно цветущих розовых кустов.

Она говорит, что чай из лепестков розы полезен для сердца. И потому мы обрываем лепестки с цветочных головок, высыпаем их на старые газеты и раскладываем сушиться по всем подоконникам и свободным столам в доме. Мы возьмем их с собой, когда будем уезжать, разложим дома по стеклянным банкам и будем всю долгую зиму пить розовый чай. По утрам я буду открывать банку, слушать таинственное шуршание лепестков и вдыхать запах летних дней, прожитых рядом с Ней.

Из-за того, что Она плохо знает русский, а я армянский, мы никогда толком не разговариваем друг с другом, да и видимся-то мы всего лишь раз в году — летом.

— Ты давно могла выучить армянский, — говорят мне.

— Я давно могла выучить армянский, — соглашаюсь я, но мне хочется не учить, а узнавать.

Джур — это вода. «Джур, джур, джур», — повторяю я и слышу, как поет в ущелье горный ручеек.

Хндзор — это яблоко, и кажется, что это не название плода, а звук, который издает яблоко, когда его надкусывают.

Амар — лето, но произнося это слово, я вижу один-единственный день — светлый, теплый, прозрачный и бездонный, как небо в горах...

Я берегу эти слова, я перебираю их, как простые гладкие камешки, которые собираю уже много лет. Они живут в карманах моих пальто и курток, их можно найти среди книг на полках, в цветочных горшках на подоконнике. Иногда я засыпаю, зажав в руке какой-нибудь из них, и мне снятся удивительные сны. Например, что Она — это я, что в щели моего дома задувает холодный ветер и нет рядом никого, кто мог бы сказать мне «бари гишер››, то есть «доброй ночи».

Гишер... Какое таинственное слово. Так могли звать змею, которая жила в доме, где прошло Ее детство. Змея являлась по ночам, тихо проползала по одеялу из овечьей шерсти, которым были укрыты дети, спящие на полу вповалку, и пила молоко из блюдца, оставленное для нее в углу комнаты.

Я сплю, зажав в руке белый камешек, и вижу во сне женщину, спящую в продуваемом ветрами доме. Какая разница, кто это — Она или я, если ветер, проникая в щели старого дома, шепчет «гишер» и, легонько пробежав по одеялу из овечьей шерсти, заставляет поверить эту женщину, что она не одна, что рядом с нею спят ее братья и сестры, что ветер — это змея, а змея — это ветер, что чай из лепестков розы, растущей в неизвестно каких полях, делает сердце крепким и терпеливым.

И я перестаю верить в силу слов, которых я не знаю, и сожалеть о длинных несостоявшихся разговорах. Потому что однажды почувствовала, что веду с Нею непрерывный внутренний диалог, который соткан не из слов, а из какого-то тихого, но упорного прорастания в мою душевную ткань чего-то неизбежного. И моей готовности принять это неизбежное. Я чувствую, как постепенно становлюсь Ею. Так куст шиповника с привитой к нему почкой становится кустом чайной розы.

Варт — армянское имя розы.

Это слово похоже на птицу, выпорхнувшую из клетки, на тихое восхищение, вырвавшееся из груди, на раскрывшийся поутру бутон цветка, на сердце человека, распахнутое для любви.

Сирт — сердце.

Март — человек.

Варт, сирт, март — загадочное созвучие слов, подобное заклинанию. Роза, сердце, человек...

В моем сердце растет розовый куст. Я все чаще и чаще чувствую уколы его упрямых колючих веточек.

И кажется, что еще немного и я наконец пойму, откуда Она приносит по утрам эти прекрасные нежные розы... материал: Лариса ПОДОБАЙ.